Даньку отправили в лагерь на две смены сразу. Первая смена подходила к концу. Те, кто оставался на пересменку в лагере сдружились по-особому. И хотя они были из разных отрядов, и разного возраста, но уже не стеснялись и приветствовали друг друга не только салютом, когда менялись на посту, у флагштока, а и в столовой, и на футбольном поле. Данька немного скучал по дому, в лагере он все уже переделал и переиграл во все игры, и в бильярд, и в настольный, и в такой, настоящий, с костяными шарами. Был еще стол для настольного тенниса и пара лысых ракеток, но его все время занимали старшие ребята, качаться же, весь день на качелях, с малышней, было как-то не комильфо, как никак почти 13 лет, 12 и 8 месяцев.
Вожатая Люда занималась больше с девочками, или девочки, наверное, активнее занимали все ее внимание, так, что с ней тоже было не интересно, один раз только удалось сыграть в смешную игру «любишь-не любишь» или еще называли эту игру «съедобное-несъедобное», но и это быстро надоело.
Данька скучал по дому, по друзьям во дворе, хотя понимал, что и их тоже отправили из города, кого в деревню, кого на юг.
И в жизни всегда так бывает, если грядет что-то важное, всегда затишье такое, вакуум пространства, чувств, желаний, какое-то такое томление в душе, скука не скука, но даже природа, и деревья в лесу, и небо, становится какое-то другое, такое, которого вдруг никогда не было, или просто не обращал на него никакого внимания. А тут, даже лужи на асфальте лагерных дорожек зеркалили солнце и облака. И ветер, и даже дождь по утрам, все было каким-то необычным, и манило уйти куда-то в лес, в глубину, в чащу, где гомон птиц, и переливы солнца на мокрых листьях. И так идешь один, и дышится так легко, и полной грудью, но все равно надышаться не можешь никак, и вроде не думаешь ни о чем, или наоборот хочешь подумать, а ничего в голову не приходит, и как-то беспокойно так, иногда, вечерами.
Пацаны ржут, между собой, собираются на танцы, дурачатся, кто воротник рубашки поставит, кто рукава закатает по локоть, или волосы взъерошит. Но Даньке до них не было никакого дела, и на танцы он не ходил. Дураки конченные в общем.
Как хорошо сидеть вечером, после дождя, в пустой палате, когда все уйдут на танцплощадку. В открытое окно дует свежий прохладный подмосковный ветерок, щелкают соловьи, и эта музыка из эстрадных усилителей, совсем не раздражает, хоть там только на английском языке или про любовь. «Смоки» поют «Водки-най-ду». Все мальчики второго отряда очень любили эту песню, всегда дружно выходили приглашать девочек под нее.
- Дэн, ты чего сегодня опять здесь сидишь? – спросил его Пашка, Пошли на танцы?
- Да-не, - это вечное «да не», пойди его разбери. То ли «да», то есть «хочу» куда-нибудь уже пойти, то ли «нет», то есть «чёт не охота».
- Ну и сиди, может яйца высидишь, - подколол его Пашка, и с другими ребятами вышел из палаты.
«Пашка, он чувак нормальный, только ехидный, бывает, – думал Дэн, а так, они с ним лучшие друзья. Когда в столовой вместе дежурили, он никогда не отлынивал».
А еще была Ларка, долговязая девчонка, худющая как палка, она тоже, «свой парень», прически не начесывала никогда, всю дорогу в шортах и кедах, только рубашку на животе завязывала узлом, так, чтобы пупок видно было, как у кубинских танцовщиц по телеку. Из волос две дохлых косички. Два крысиных хвостика. Бантики заплести не во что. Пуговицы на рубашке она принципиально не застегивала, и ей было уже 14 лет. Данька с ней подружился на Зарнице, когда его «убили» сорвав с плеч оба погона, а у нее шнурок на кеде порвался, он ей тогда свой отдал.