Оплывала свеча,

               на ветру трепеща…

               Долго ждали врача.

               Трудно было начать…

               Сняли с архива печать.

               Там дел плесневеющий сыр.

               Каркнула ржавая пасть.

               Вылезли мыши из дыр.

               Лампы в намордниках здесь

               тускло скулят с потолка;

               ждут, что им выпадет честь

               слизывать кровь со штыка.

               Как в колодце вода

               тёмен здесь потолок.

               Здесь тянула звезда

               свой пожизненный срок.

               Пили стены её

               умирающий свет

               и сапог не дремал,

               и не спал пистолет.

               Здесь учили ковать

               и ковали ключи,

               здесь учили молчать

               и молчаньем лечить.

               С дном двойным этот дом.

               Дни здесь медленно шли.

               Автоматом мат в том

               смерды смерти мели…

               Почернел крест окна.

               Заржавела коса.

               Протирает страна

               голубые глаза.

               А в осеннем лесу,

               свет звезды заслонив,

               накликая беду,

               бродит волчий мотив:

               – Мы поймали свой кайф!

               Мы копаем на файф.

               Нам сварили штаны –

               в тех штанах все равны.

               Губ расплылся сургуч.

               Барбарис слов тягуч,

               но теряется луч

               в серых оспинах туч…

               Шелестящих газет

               шелестящий глагол,

               тех, кого уже нет,

               наконец-то, нашёл.

               Как заморский акцент,

               в крике жалкий фальцет –

               выступает доцент

               повышения цен.

               Бомбой солнечный свет

               в клочья склеп разорвал.

               Я контужен и слеп

               по ступеням шагал.

               Мне глаза жёг рассвет.

               Я учился смотреть.

               Я – рычащий поэт,

               разучившийся петь…

               – Что Вы хотите сказать? –

               бросили мне свысока…

               Прогремела гроза

               по пружинам стиха…

               Ваш анальный засов

               ковыряющий Босх,

               я нитратами слов

               удобряю навоз.

               Ревматический хруст

               рифм, дырявящих слух,

               как булавочный куст

               для коллекции мух…

               В мемуарное вёдро

               словно клизму – жаргон…

               Ваши сочные бёдра

               крутит магнитофон.

               Я, учёный молчания,

               выпил чашу до дна.

               Изливаю желания

               в чепчик вещего сна…

               На разрушенном храме

               мой словесный понос

               задержите руками

               изрубленных лоз.

               Я Ваш наглый апостол,

               поводырь Ваш слепой,

               вулканический остров,

               и его водопой.

               Как бельма жемчужин

               в панцирях мидий,

               глаза нефтяное затмение

               видят…

               Вы моете танкеры

               рук волосатых,

               выводите „Паркером”

               мне постулаты…

               А я дохлая рыба

               из Ваших морей,

               я свистнувший рак

               с Эвереста рублей,

               я сернистый дождь,

               мертвый, как Ваша ложь,

               я бывший Ваш пёс,

               одичавший в лесу -

               я цепь на себе,

               как улику, несу.