На горбатой земле.
Куликовская битва
Поэма
1
Старый ворон каркнул с высокого дуба,
Над озером, словно бы к дождю,
Из рощи отозвали́сь меньши́е братья,
Перекрывая песню соловью.
Воронья́ прошла перекличка,
Зашумели чёрным крылом,
Облепили деревья опушки,
Стали ждать, что ж станет кругом?. .
Из своего гнезда дракон войны, по степи́
Громадные расправив крылья,
Проверив, не подмочены ли перья —
Мамай глядит войска свои.
Все как один на широкогрудых,
На вороных на лошадях,
В горящей тёмной медной сбруе,
В кольчугах чёрных, в шишака́х,
Украшенных пером воро́ньим,
Все как один плечисты, вислоусы,
все рослые, без бороды —
Туме́н4 с названием, с названием нечистым:
«Крыло воро́на», «во́рона» иль «вороны́»...
Во всём тумене были кони
Лишь тёмной масти бурых, вороных,
И нет в Орде других-иных...
Глаза Мамая словно рысьи,
Перебегая с предмета на предмет,
Искали торопливо, как бы в битве,
Не отказали и не сказали нет.
Меч, лук, колчан со стрелами,
Отточено ли лезвие, туга ли тетива,
Нет шаткости в насадке копий ли,
Нет мелочей... Войне — война...
Как управляют жадной стаей:
Буди в ней жадность, во́время бросай куски
И впроголодь держи, дразни —
И обещаньем жирного куска пресытятся волки.
Вот-вот насытившаяся до отвала,
Послушно стая побежит,
Готовая распотрошить любого.
Глядит Мамай: за ним стоит
Орда: с Тему́чиным, Телелюбе́ком,
Авду́лом преданным и Темир-Бе́ком...
Земля гудела. Трава стелилась
От конных тысячи копыт.
Степная пыль на лица и броню ложилась,
И розовый закат Мамая войско осветит.
Вокруг шатра на Хо́лме Красном
Текла река пехоты чёрная,
Мамай, наёмников разглядывая,
Представил так их для себя:
«Округлые стальные шлемы с гре́бнями,
Стальные панцири и чёрные щиты,
И длинных копий, стоявших стенами —
Пехота фрягов — да их тысячи.
И этих, чёрных копий стены
Вассалов и татар тумены...
И им в числе быть первых,
Им, воинам «слепых», но верных.
Они не ведают, с кем им придётся
Сойтися, испытывать
мечей московских крепость, остроту.
Они не ведают, но двинутся, столкнутся,
Добудут славу мне и выиграют войну...
А против левого крыла
Димитрия и этих русов
Поставлю семь тысяч всадников
И двадцать тыщ буртусов,
Ногаев, ясов5, хоть половина спешена из них...
Командовать за то за них
Поставлю хана Бейбулата6,
Которому война — сама награда...
На правое крыло — ала́н и кипчако́в7,
Других вассалов — тридцать тысяч,
Пусть Дмитрий думает: “Мамай каков,
Собрал десятки, сотни воинов из тысяч...
Союзников пока ещё не слышно,
Со мною станут или нет,
Нет новостей и неизвестно,
Со мной Яга́йло и Олег8?. . ”»
Орда ещё стояла в устье Воронежа-реки,
А с этого уж пятачка земли:
— Мамай идёт! Орда идёт!
Летит по всей Руси...
Орда несла погибель и разоренья
Сто и сорок лет подряд,
Батый сильнее был Мамая, и Русь другая,
А ты, Мамай, Батыя — слаб.
Никто не привязан так к своей земле, как русы.
Русь не столкнёшь, не повернёшь,
И корни всё в городах и погостах,
В песнях, сказках, в церквах, как ты не поймёшь...
Показали Пья́на и Вожа́9:
Тот побеждает при силах равных,
Тот побеждает, лучше чья
Разведка и служивые из славных.
И вести разведчиков стали каплей той,
Которая наполнила чашу решимости —
Дать степной Орде открытый бой,
Не ждать Мамая милости.
Надо не только дружины князе́й,
Но и весь народ поднимать
Против Мамая — врага из степей —
За родимую Родину-мать.
Давая служилым поместья в кормленья,
Димитрий неоднократно повторял:
«Мужика берегите, если хотите
Чтобы он ворого́в разгонял... »
В тот же день по всем дорогам из Москвы
Полетели вестники-гонцы.
Едва достигали городов, волосте́й —
Оттуда неслись по́ Руси всей,
Как искры разлетались от удара кресала,
Все русской тревоги вызывая пожары
По всем московским, муромски́м,
Владимирским, переяславским, костромским,
Ростовским, ярославским, белозёрским10
И землям многия другим...
Впервые от начала полуторавековой беды
Люди простые предупреждены.
Призван к оружию, под единое знамя,
Глаз не смыкал от темна до темна,
Земля с именем Русь в те дни зарождала
Великую нацию — Россию моя,
В середине которой белокаменный город,
С златы́ми глава́ми церкве́й,
И жили в городе — русские князи,
Государь Руси всея и всей...
Москва становилась в сознанье народа,
А Троица стала столицей досель,
И не было в пору ту слова сильнее
Сергия Радонежского с этих земель:
Кто сложит голову свою за веру,
За веру православную, за земли русские свои,
Предстанет чистым перед Всевышним,
У престола Всевышнего Судьи.
Дото́ле церковь, смирявшая нравы,
Учившая терпению,
Поко́рству, умилению, любви,
Пред всем живым, что создали́,
Каравшая сурово за насилие над ближним
И за пролитие крови,
Благословляла и указывала жертвы,
Благословляла поднятые мечи...
Словом народу, всем слугам господним,
От нашего пастыря Троицкого монастыря,
Некоронованным патриархом московским11,
Благословлял Димитрия и его войска...
И сколько ж было тайных свадеб,
О том лишь знали звёзды да трава,
Мужей любили жёны в дни и ночи,
Вперёд на жизнь, а жён — мужья...
И после, когда с победным звоном колоколов
Печаль утрат разли́лась по земле,
Диви́лись люди, брюхатых сколько баб кругом,
И спали тех детей отцы на поле вечным сном.
И церковь, не спрашивая, где отцы,
Крестила «законных» и «незаконных»,
Давала имена на страх врагу
Великой нарождавшейся России.
И через тридцать лет, и через триста
Брали в руки оружие сыны
Зарытых витязей на Куликовом поле —
Женатых, неженатых — мо́лоды, немолоды́...
И собирался военный совет —
Все князья и большие бояре,
Что пошли с Димитрием-князем
Не кровью напиться, не славой.
Говорил с ними Димитрий,
В лица глянул наперсников жгуче:
«Наше войско собра́ло знамёна,
Идёт на нас беда неминуча.
Мы не ведаем всех мыслей Мамая,
Но есть думка одна, вот какая:
Дон перед нами. За Доном — Орда.
