Большинство собравшихся
мужчин — в одинаковых черных мешковатых костюмах, белые рубашки, черные
шёлковые галстуки «анаконда» или бантики «кис-кис». Дамы тоже в трауре.
Некоторые из них, по правилам Православной церкви, были в платочках. Одна
повязала себе голову носовым, и его светлое пятно было видно издалека.
Остальные — жены демократов или сами демократки — тогда ещё оставались
атеистками. Это лет через пять они враз и чуть ли не поголовно превратились в
верующих. И как только в столичных и питерских церквах и соборах обычной
принадлежностью стала видеокамера «Betacam», «новые православные» зачастили в храмы с подругами,
с мужьями — «новыми русскими», впрочем, большей частью как раз не русскими.
Платочки оставили и стали показывать по телевизору всей России свои
умопомрачительно модные шляпы от Диора, от Кардена и даже от Валентино.
Поначалу они отстаивали службу, держа свечки в правых руках. Потом газеты им
подсказали: правая рука дана христианину, дабы он осенял себя крестным
знамением. Свечи тут же перекочевали в нужные руки. Осеняться «новые
православные» научились удивительно быстро, хотя в основной массе своей не были
и не могли быть крещёными, а значит и христианками. И большинство их мужчин в
младенчестве прошли совсем другой религиозный обряд — обрезание. Тем не менее,
крестились новые православные вполне удовлетворительно — троеперстие ко лбу, к
пупку, потом правое плечо, левое. Скоро научились становиться на колени,
причём, не только дамы, но и господа тоже. Больше всех в этом деле преуспел,
кажется, всемирно известный виолончелист Мстислав Ростропович. Он как входил в
церковь, так сразу падал на колени, словно подрубленный, чем неизменно, будто в
первый раз, пугал неразлучную свою жену — всемирно известную певицу Галину
Вишневскую (лучшее в Европе колоратурное сопрано, между прочим!), бывшую
«девчонку-хулиганку из Кронштадта», как она сама себя называла. Очевидно, ещё с
тех, кронштадтских времён с лица Вишневской и до сих пор не сходит
умеренно-хулиганская, презрительно-нагловатая гримаска.
Впрочем, крестные знамения и падения на колени «новых православных»
демократов — все это потом, потом!. . Лет через пять- шесть. А тогда…
Тогда в Великокняжеской усыпальнице сильно пахло ладаном, дорогим
американским одеколоном, французскими духами и немного — коньяком. В воздухе
зависло тихое жужжание разговоров, действовало оно усыпляюще. Но никто не спал
и даже не дремал. Толпу оживлял петербургский мэр Собчак. Он порхал от одного
гостя к другому. Тяжело уставившись в лоб собеседнику своими сильно косящими
глазами, с одним он заводил короткую беседу, с другим шутил и первый смеялся
своим остротам; подойдя к третьему, бросал отточенные реплики; с вежливым
молчанием внимал четвёртому… Он был почему-то в темно-малиновом смокинге и при
белой «кис-киске», хотя причина, по которой здесь собралась публика, была не
праздничной — даже совсем наоборот.
От мэра ни на шаг не отходила его супруга Людмила Нарусова. Собчак ласково
именовал ее Ланью, даже при посторонних. Своим траурным платьем из чёрного
итальянского муара, который переливался всеми цветами радуги, Лань вызывала у дам судорожную зависть.