В
их старенькой хрущёвке ни одна
приподъездная бабка не могла бы сказать,
как звали эту тварь.
Но его голос был
знаком любому жителю каждого из восьми
подъездов.
Иногда в конце зимы, неделю
или две, не слыша по ночам знакомого
ненавистного рёва, жители облегчённо
вздыхали и, посмеиваясь, говорили по
утрам соседу по парковке:
- Ну, видимо,
всё-таки сдох!
Но пару дней спустя он
снова нагло орал в ледяной мартовской
ночи до рассвета из-под ближайшей
скамейки, заботливо установленной
местным депутатом.
Он
держал в страхе всю окрестную фауну,
затравив за компанию с котами и собачью
мелочь.
Даже
наглые и зажравшиеся крупные псы в
строгих ошейниках, вовсю помыкающие
своими двуногими довесками на другом
конце поводка, шарахались от него как
от чёрта, напоровшись с наскока на
крепкую подвальную вонь, хриплый
бесшабашный мяв и жёлтые , будто
прокуренные клыки со щербинами.
Половина
котят из окрестных домов рождались серо
-пепельными в грязно-белое пятно,
заставляя возмущенно охать старушек,
упустивших кровиночку в мартовскую
промозглую темноту.
Уши его, и узкие
и длинные как у добермана , остро торчащие
над плоской бровастой башкой, были
ободраны и просвечивали разрывами,
словно пиратские паруса.
Он ходил,
припадая на задние, и часто ударяя левым
боком в углы и косяки подвальных окошек.
Поговаривали, что когда-то попал в своём
же дворе под колёса. Ещё котёнком.
Чем
он промышлял, что жрал и почему упрямо
не хотел подыхать - не знал никто в
доме.
Его гоняли от многочисленных
мисок, выставляемых сердобольными
бабками в ряд у края бетонных неказистых
крылечек, заклеенных толстой чешуёй
старых объявлений.
Его на пушечный
выстрел не подпускали к окрестным
магазинчикам.
Но этот бич Божий
продолжал орать и терроризировать
окрестности.
Даже тех двоих,
снявших недавно необжитую двушку на
первом этаже шестого подъезда, его
сольные ночные номера под окнами выводили
из себя.
Он, услышав полночный ор,
бурчал что-то, оторвавшись на секунду
от монитора, а она, с мягкой усмешкой
отложив книжку, трепала роскошную гриву
своего Айка, настороженно играющего
бровями. На подоконнике мигом оказывались
Кекс и Шапка, нервно вздыбив спины и
жадно всматриваясь в полосы света,
падающие на жиденькие кусты шиповника
под окном.
Оручий сукин кот нервировал
их особенно сильно.
-Нам только рыбок
не хватает с тобой... - вздыхала она
иногда, разбирая ко сну старенький диван
и критически осматривая их зверинец.
-Угу. -
усмехался он ей в ответ. - Или попугая -
матершинника...
... Они
пришли в одну из душных июльских ночей,
когда изнывающий от опостылевшей
влажной темноты дом почти заснул.
Распахнутые
настежь форточки, окна и двери балконов
не дарили ополоумевшим от духоты жителям
даже намёка на прохладу. Они лишь
наполняли маленькие квартирки ночным
разноголосьем старенького спального
микрорайона и запахами перегретого за
день асфальта, увядшей листвы и подвальной
затхлой вони.
Те
двое, с первого этажа, ещё не спали.
Он
как раз заканчивал разливать по двум
высоким стаканам очередную бутылку
пива и собрался выбросить её в мусорку,
когда вязкую, липкую темноту за окном
разорвал яростный и отчаянный визг.
Полсекунды
спустя его потопил в себе хриплый
многоголосый лай, от которого моментально
вскочило, распушив хвосты и загривки
всё их четвероногое семейство.
Где
то в недрах соседних подъездов заскулила
и завизжала собачья мелочь, застигнутая
врасплох знакомым и ненавистным звуком.
Подорвался
к окну и свирепо гавкнул в ночь Айк.
Она,
едва не уронив со стола ноутбук, попыталась
было успокоить пса, но и сама испугалась
этого лая.