Он по целым дням не общался ни с кем, кроме своего пса, уборщицы и хромого торговца устрицами. Когда Хеджер закрыл дверь и занялся губанчиком в тот первый вторник мая, он совершенно забыл о новой соседке. Вскоре свет начал тускнеть, и он вывел Цезаря на прогулку. По дороге домой, купил продукты на Вест- Хьюстон-стрит у одноглазой итальянки, которая всегда его обсчитывала. Приготовив бобы и скаллопини и выпив бутылку "Кьянти", он поставил грязную посуду в раковину и поднялся на крышу покурить. В этом доме одному Хеджеру разрешали забираться на крышу - у него с уборщицей сложилось на этот счет тайное понимание. Ему даровали "привилегию крыши", как она выражалась, с условием: он должен открывать тяжелую крышку люка в солнечные дни - проветривать верхний коридор - и не забывать закрывать его, когда собирается дождь. Миссис Фоли, толстая и грязная, не любила карабкаться по лестницам; к тому же на крышу вела вертикальная железная лестница, явно не предназначенная для такой грузной женщины, и тяжелый железный люк могли поднять только крепкие руки Хеджера. Хеджер имел средний рост, но он тренировался с гирями и гантелями, и в плечах был силен, как горилла. Итак, Хеджер мог распоряжаться крышей по своему усмотрению. Он и его Цезарь частенько спали там жаркими ночами, завернувшись в одеяла, привезенные из Оризоны. Он поднимался, держа Цезаря подмышкой. Пес не умел взбираться по вертикальной лестнице и никогда так не ценил величие своего хозяина и зависимость от него, как в тот момент, когда вползал к нему подмышку для опасного восхождения. Там, наверху, даже насыпали гравий, а его можно поскрести; Цезарю дозволялось делать все, лишь бы он не лаял. Это пространство казалось ему сродни Небу, недосягаемому ни для кого, кроме его сильного, великого, пахнущего красками хозяина. В ту ясную майскую ночь, играя на востоке со стайкой серебряных звезд, взошел изящный, как юноша, тонкий месяц. Время от времени одна из звездочек отрывалась от остальных и бросалась в синюю дымку, оставляя позади себя небольшой мягкий, словно смех, след. Эта мерцающая игра изумила и захватила Хеджера и его пса, но неожиданный звук вернул их к реальности; он исходил не от звезд, хотя это и была музыка: но не пролог к "Паяцам",... что жаркими вечерами то и дело поднимался из итальянского квартала на Томпсон-cтрит вместе с дыханием тучного баритона, и не шарманщик, что нередко играл на углу в аромате сумерек. Нет, то был женский голос, он пел бурные, внахлест, фразы сеньора Пуччини, еще относительно нового в те времена, однако уже достаточно известного: даже Хеджер узнал его ни на что не похожие порывы дыхания. Он поглядел на пространство над крышами - оно казалось синим и неподвижным, а добротные печные трубы (их уже не использовали) - темными и скорбными. Он медленно двинулся к желтому квадрату приподнятого люка. Сквозь него из коридора пробивался светильный газ. Звук шел через щель, как сильный сквозняк, - большой, красивый голос, и он звучал так, что не оставляло сомнений - пел профессионал. Да, утром же привезли пианино, вспомнил Хеджер. Это может стать большим неудобством. Такой голос приятно послушать, если его включать и выключать по желанию, но здесь - не тот случай. На ошейнике Цезаря заиграл отблеск от газовой горелки. Жарко дыша, пес поднял свою страшную чувствительную морду к хозяину в ожидании мнения. Хеджер опустил ему на голову ладонь и сказал успокаивающе: - Не знаю. Пока непонятно.