От нее разило алкоголем. Несколько пиджаков, надетых на ней один поверх другого и несколько юбок - коротких и длинных - делали ее похожей на живую лоскутную тряпку для мытья посуды. Конечно, ей пришлось одолжить все принадлежности у миссис Фоли и тащить вверх по длинным пролетам швабру, ведро и метлу. Она поведала Хеджеру, что он может приободриться, ибо нанял правильную женщину для такой работы, и показала большую кожаную повязку у себя на запястье: она носила ее, чтобы не повредить сухожилия. Старая Лиззи принялась со свистом размахивать метлой, разгоняя пыль и разбрызгивая мыльную пену. Он наблюдал за процессом в нервном отчаянии. Потом встал над ней, заставил тщательно отмыть раковину, грубо давая указания, расплатился и отделался от нее. После этого провального мероприятия захлопнул за собой дверь и поспешно вышел с собакой - затеряться среди портовых грузчиков и рабочих судостроительного завода на Уэст Стрит. У Джона Хеджера началась странная страница жизни. Изо дня в день, в одно и то же время, за час до того, как его соседка одевалась к ужину, он припадал к дыре в шкафу и смотрел на ее мистические упражнения. Ему и в голову не приходило, что его поведение отвратительно. В этой обнаженной фигуре не было ничего застенчивого или уединенного - смелое тело, явно довольное собой, упражнялось для определенной цели и изучало себя вполне хладнокровно. Хеджер едва ли рассматривал свои действия, как некое поведение, просто с ним такое случилось, вот и все. Он не раз уходил из дома и пытался провести в городе весь день, но ближе к пяти неизменно оказывался в темноте среди своих башмаков. Тяга к этой щели преобладала над его волей, а он всегда считал волю своим самым сильным качеством. Когда она, закончив упражнения, кидалась на диван и, лежа, отдыхала, он, затаив дыхание, продолжал, не отрываясь, смотреть. Нервы его были на пределе, он вздрагивал от малейшего шума, на лбу выступал пот. Пес подходил и тянул его за рукав, он знал - с хозяином что-то не то. Но, если пытался скорбно заскулить, его горло стискивали мощные руки. Когда Хеджер, крадучись, выползал из шкафа, он садился на краешек дивана и так сидел часами, не двигаясь. Он теперь вообще не писал. Это новое состояние, чем бы оно ни было, поглощало всю его энергию, как раньше творческие идеи, и он впадал в ступор безделья, глубокого и темного, как ступор работы. Он не понимал, что это. Он был не мальчик, уже много лет работал с обнаженной натурой, женское тело не представляло для него тайну. И вот теперь он ничего не мог делать, как только думать об одном теле. Он спал очень мало, с рассветом просыпался - в полной власти этой женщины, как если бы провел с ней всю ночь. Бессознательные процессы жизни работали в нем лишь для того, чтобы увековечить это волнение. Его мозг удерживал только один образ - вибрировал, горел с ним. Языческое чувство - без дружелюбия, почти без нежности. Женщины сменяли друг друга в жизни Хеджера.