— С какого времени ребёнок начинает осознавать события и с чем это связано? Хотите поделюсь воспоминанием из глубокого детства? — спросила Эмилия Романовна коллег перед педсоветом.

     Директор задерживался, и коллеги согласились: Эмилия Романовна рассказывала эмоционально.

     — То, что было до пожара, можно сравнить с нахождением в комнате с выключенным светом, где ты блуждаешь в темноте, осознаёшь себя и даже ориентируешься на ощупь в пространстве, но ни теней, ни времени, ни звуков не существует. И ты бродишь, или скорее плаваешь в этом океане, не зная какого цвета стены и потолок, существуют ли они вообще, не в состоянии разглядеть и собственных рук, стараешься приблизиться к полоске света, падающего из соседней комнаты через щёлку в двери, но океан своими могучими волнами не позволяет этого.

     А там, за закрытой дверью, звучит аккордеон, люди смеются; танцуя, гулко стучат ногами о пол, девушки задорно взвизгивают, порой раздаётся дружная песнь, голоса мужские и женские сплетаются и звучат так, что покачиваясь на могучих волнах тёмного океана, плыть никуда не хочется, а только слушать, слушать, слушать...

     Но это не настоящие воспоминания, а то, что могло быть за дверью, в освещенной керосиновой лампой кухне деревенского дома. Первое же настоящее воспоминание — это пожар. Уже в юности, спросив у мамы: «А помнишь: мы ходили смотреть, как горит завод патоки?», — я узнала, что мне тогда было три года. Мама говорила, что я не могу этого помнить. Но я помнила и тогда и сейчас: как пожар доедал ветхую шаль неба, а затем, словно свадебные зёрна, разбрасывал искры на курчавую голову мироздания; люди, опалённые страхом, бессмысленно бегали, мешали друг другу, остервенело ругались, и какая-то женщина не переставая выла. Было страшно, но до жути любопытно. Хотелось пробраться ближе к огню, но из скрипучей зимней коляски выбраться не получалось. Ещё помню запах сладкой горечи жжёного сахара, пахло тем самым ароматом леденцов-петушков, поэтому хотелось есть. Будь у меня шпажка, вероятно, я смогла бы намотать на неё, словно сахарную вату, тот густой воздух и полакомиться им.

     То, что хозяин заводика обгорел, а его семья осталась на улице, меня, трехлетнего ребенка, не волновало, для меня пожар стал плотиком, неуклонно плывущим к полоске света.