Учительская ещё дышала терпким цветением маков, тем самым ароматом не до конца очнувшегося от ночи помещения, а Эмилия Романовна, не включая центрального освещения, лишь с зажжённым настольным фонарём, в жёлтом свете которого напоминала пригревшуюся на весеннем солнышке улыбающуюся лисицу, читала. Томик в её руках, радостный от тайного свидания, сам перелистывал странички и, поворачивая, навстречу свету выпуклые слова стихотворных строф, по-кошачьи выгибал странички. А Мила, поглаживая цельнотканевый переплёт, наслаждалась и его гибкостью, и дрёмной тишиной раннего утра. Ещё, будучи юной студенткой, проходящей практику в родной Тюнёвской СОШ, она полюбила приходить в школу ещё затемно: за час или два перед рассветом. Миле льстила мысль, что в то время, пока её ученики, витая в царстве сна, слушают рассказываемые тайным рассказчиком были и небылицы, разговаривают на неизвестных языках с птицами и зверями, и, покачиваясь на мягких коленях Дрёмы, слушают волшебные колыбельные, их учительница уже бодрствует и, продолжая поиск, готовит пищу для грёз наяву.
А ещё её почему-то волновало ощущение, что она совсем одна в большой школе, которая всего через какой-нибудь час, вновь превратится в жужжащий улей.
Сидя в своём кресле, принявшем за годы работы идеально подходящую для чтения форму, Мила перечитывала одно из любимых произведений. Некоторые места, зная, что её никто не услышит, она всё же прочитывала вслух, произнося их шёпотом, словно бы на ушко тому самому тайному рассказчику или, в её случае, тайному слушателю:
Татьяна слушала с досадой
Такие сплетни; но тайком
С неизъяснимою отрадой
Невольно думала о том…
Мила умело выдержала паузу и не глядя в книгу, ещё более трепетно прошептала:
И в сердце дума зародилась:
Пора пришла, она влюбилась.
Упиваясь пушкинскими строками, Мила, что называется, позвонком, почувствовала, как сзади кто-то подошёл: «Что читаете?»
Обжигая шею и затылок горячим дыханием, прошептал голос. Мила узнала тембр, но было приятнее думать, что это сам автор стихов возник из густого предрассветного воздуха: «Роман».
Шёпотом на шёпот отозвалась она.
— Куда приятнее не читать, а заводить романы, дорогая Эмилия Романовна… — ответил голос сдавленным полушёпотом.
Она оторвалась от книги и, взглянув через плечо в жадные глаза Игоря Владимировича, пролепетала:
— Считаете?
— Убеждён, Эмилия…— и его рука скользнула по её лопаткам.
Эмилия Романовна напряглась, но зачем-то всё более приближаясь к влажным губам учителя физкультуры, шепча, продекламировала:
Теперь, с каким она вниманьем
Читает сладостный роман,
С каким живым очарованьем
Пьёт обольстительный обман!
Физрук, заслушавшись, повёл руку вниз по позвоночнику.
Скрипнула дверь учительской, Евгений Васильевич нарушил уединение, в этот раз появившись не вовремя. Войдя в учительскую он, не зажигая света, уселся за свой стол, даже не поздоровавшись с коллегами.
Хорошо, что было полутемно, и никто не увидел, как Эмилия Романовна отшатнулась и покраснела.