Полночь в бальном наряде с кринолином, под торжественные ритмы полонеза, величественно шествовала по залу, усыпанному звёздами. Небесный бал едва ли развернулся в полную силу, а районная больница уже погрузилась в глубокий сон, и если кто-то и дефилировал по её мало-кровным коридорам, то точно не нарядные полуночницы в бальных платьях с кринолином, а медсёстры в бледных халатах, напоминающие полуспящих дервишей, плывущих под жутковатые звуки обрядовых инструментов.

     «Вставайте пожалуйста», – робко юная, ещё не успевшая превратиться в беспардонную тварь, медсестра разбудила пациентку. – Тамара Павловна, извините, пожалуйста, там ваш муж напился. Извините, он буянил. Вам нужно домой идти»,– почему-то почти плача прошептала медсестра, которая всего пару лет назад была ученицей Тамары Павловны. Ещё раз извинившись, словно она в чём-то виновата, маленькая, бледная медсестра бесшумно растворилась в тусклых коридорах больницы, а женщина покорно, не ропща, с высокой температурой, встала и тоже бесшумно, чтобы не тревожить других больных, пошла домой.

     На посту сообщили, что муж разбил в их доме все стёкла в окнах, а в доме трое детей в возрасте от двух лет до десяти.

     В былые времена Тамара Павловна наверняка сказала бы что-то вроде: «Какой эксцесс. Это происшествие ни в коем случае нельзя оставлять без рассмотрения», но той морозной ночью она ответила дежурной сестре едва заметным кивком и вышла на улицу.

     В женщине не с первого взгляда можно было узнать завуча Лесниковской средней школы.

     Излишняя полнота, придававшая её облику уютность, спала, а взамен пришли вкатившиеся, обрамлённые синими кругами глаза. Всего через пару недель она выздоровеет и вновь превратится в деятельного педагога, но той ночью, измученная пневмонией, она думала о смерти. Более того, она её желала.

     «Замёрзнуть бы, – ласково нашёптывал внутренний голос: – В такую спокойную ночь, уснуть и не просыпаться. Чудесно».

     Ночь и впрямь была настолько тихая, что вполне можно было подумать о том, что все жители посёлка, при помощи не оставляющих следов инопланетных лучей, похищены, а вместе с жителями и всё их хозяйство.

     Не расходуя энергии на пустой скулёж или лай, даже самые беспокойные из сторожевых псов пережидали заморозки, не покидая конуры.

     О наличии жизни свидетельствовали лишь печные трубы, вместе с дымом пуская по ветру обрывки детских сновидений.

     А внутренний голос продолжал нашёптывать ласково: «Просто лечь и уснуть, а утром пусть уже другие заботятся об этом эксцессе».

     Ей не было грустно от того, что придётся оставить школу и коллег, учеников, от того, что больше не обнимет мужа, не поцелует детей.

     Но вопреки собственному желанию, Тамара Павловна аккуратно и неспешно, точно сапёр по минному полю, шла домой, и даже снег под её ногами, казалось, не решался своим хрустом нарушить тишину, или, быть может, за время болезни завуч так похудела, что ей просто не хватало веса.

     Удивительно, но единственное, что едва не заставило её заплакать – это была не мысль о том, что она одна, зимой, ночью, с температурой под сорок, вынуждена ковылять домой, где её пьяный муж выбил все окна, а то, что если она ляжет на пушистый снег и уснёт спокойным сном, то не узнает, чем закончится "Вавилонская башня".

     Именно желание узнать, кто же взорвал торговый центр, заставило ласковый тон внутреннего голоса смениться на плаксивый и злой: «Сколько можно, – всхлипывая причитал он: – Первым же делом выгоню этого гада. Хватит с меня эксцессов!»

     Путь по времени равнялся 15-20 минутам ходьбы. За это время она ещё многое передумала. Вспомнила и слова Люды Рычковой за систематические прогулы и разгульный образ жизни, вызванную для серьезного разговора.

     «Вы Тамара Павловна сначала с мужем своим разберитесь. Вчера опять за памятником пьяный без штанов валялся. Потом уже нас будете учить, как жить правильно!» – сказала ей обнаглевшая старшеклассница.